Символизм

Далеко не все согласятся с тем, что символизм одно из направлений современного искусства. Ревнители современности в искусстве, для которых все что раньше дадаизма, супрематизма, конструктивизма, а тем более что раньше кубизма, фовизма, экспрессионизма и футуризма ? это хлам старья, неуместный на пароходе современности, скажут, что символизм даже не является вообще частью искусства ХХ века, а попросту представляет собой поздний болезненный этап романтизма, как бы воскресший призрак Байрона, Лермонтова или Шеллинга. Что говорить о нынешних презрительных снобах, вооруженных каталогами лучших торговых домов Филадельфии и Роттердама, если общепризнанный вождь русского символизма Александр Блок так рисовал будущее своего направления:

Когда под забором в крапиве
Несчастные кости сгниют,
Какой-нибудь поздний историк
Напишет внушительный труд?
Вот только замучит, проклятый,
Ни в чем не повинных ребят
Годами рожденья и смерти
И ворохом скверных цитат?

Блок не ошибся: символизм вошел в учебники и хрестоматии, стал неотъемлемым фактом истории. При этом как направление он был и остался загадкой, продолжает оставаться ею и сейчас, поскольку в русском искусстве символизм неизбежно составная часть художественного образа. Приверженность к символизму, несомненно, связана с национальным характером. Характерно, что ни в одной из крупных европейских стран символизм не стал великим национальным движением. Обычно очаги символизма возникали в глухих, отдаленных местах, обладавших тем не менее богатыми культурными традициями. Такие очаги были в Карпатах, где встречались истоки русского, украинского, польского, венгерского символизма, в сельской Фландрии, где встречались фламандская и французская культурные традиции. Типичными областями сложных, особых традиций были горная Шотландия, французская Канада, Каталония на севере Испании, горные долины Швейцарии.

При этом нельзя сказать, что символизм не получил развития в больших, высокоразвитых странах, ? просто это развитие имело иной характер. Во Франции интерес к миру таинственных многозначных символов во многом удовлетворяли франкоязычные писатели-бельгийцы Морис Метерлинк, Эмиль Верхарн, Жорж Гюисманс. Но для развития мирового символизма огромное значение имело творчество великих французских мастеров в разных видах искусства, хотя связывать их только с символизмом было бы крайне узко и односторонне: здесь могут быть названы поэты Шарль Бодлер, Поль Верлен, Стефан Малларме, композиторы Клод Дебюсси и Морис Равель, архитектор Эктор Гимар, ювелир Рене Лалик. Особенно важна и несколько парадоксальна фигура крупнейшего из живописцев-символистов ? Поля Гогена, живопись которого выделяется необычной для французской традиции программностью, даже своего рода литературно-поэтической повествовательностью; правда, надо отметить, что ранняя живопись Гогена опирается на стародавние обычаи провинциальной Бретани, сохранившей древние корни кельтской культуры, а главные, зрелые картины посвящены патриархальной экзотике Океании.

В Германии, где романтизм стал неугасающей традицией, отделить эту традицию от рождавшегося символизма просто невозможно; начала символизма (не только немецкого, но и мирового) можно увидеть в музыкальных драмах Рихарда Вагнера, в размышлениях и стихах Фридриха Ницше, в картинах и рисунках Франца Штука, хотя в чистом виде символизм шел из Австрии ? от Стефана Георге, Хуго фон Хофмансталя, Райнера Марии Рильке, из Швейцарии ? от живописцев Арнольда Бёклина и Фердинанда Ходлера. В Англии символизм и зародился, и обособился раньше, чем на континенте, прежде всего благодаря ?Братству прерафаэлитов?, которое романтическую тоску по утраченной старине заменило сотворением небывалого, таинственного мира, в котором действуют не персонажи, а знаки, ?призраки? иной жизни, иных ? неземных ? созданий. Младшие поколения прерафаэлитов ? это уже символисты, притом они оснащены лучше, чем где-либо, их объединяет общий журнал (?Желтая книга?), у них любимые цвета, любимые узоры, у них своя типография (?Келмскоттская печатня?), свой постоянный круг клиентов, которых они учат жить и вести себя, как подобает людям из ?иных миров?, словом, это коллективная вера и коллективный урок ?неземной жизни?. Великий теоретик английских символистов Уильям Моррис был и великим организатором, создавшим международное движение ?искусств и ремесел?.

Парадоксальность и утонченность английской культуры символистских поколений имели причудливый результат. Культура англий-ского символизма затронула таких поэтов и писателей, как Олджернон Суинберн, Алфред Теннисон, Редьард Киплинг, Оскар Уайльд, но собственно символическая поэзия Роберта Бриджеса, Алфреда Хаусмена, обладая исключительной утонченностью ощущений и поворотов мысли, рассчитана на узкий круг избранных читателей. Такая же элитарность, изощренность графического узора и стилизованных силуэтов и линий характерна для книжной и станковой графики Обри Бёрдсли. В США символизм был своего рода бунтом, протестом против прагматического культа наживы и прозаического быта людей-собственников. Романтический культ дикой природы и вольных страстей переплетается с любовью к зловещим тайнам и порочным странностям ? в поэзии Генри Торо и Ралфа Эмерсона, в новеллах Эдгара По и в полотнах Алберта Пинкема Райдера.

Наиболее пышным и бесспорным был расцвет символизма в России. Здесь он был наиболее прославлен (Блок, Брюсов, Андрей Белый, Мережковский и Зинаида Гиппиус, Бальмонт, Вячеслав Иванов, Федор Сологуб, Иннокентий Анненский принадлежат к наиболее громким именам в русской поэзии), наиболее организован (хотя не было символист-ских литературных объединений, но журналы ?Весы? и ?Золотое руно?, издательства ?Скорпион? и ?Мусагет? объединили цвет сим-
волистской литературы и искусства), а главное ? имел наиболее прочные корни в жизни и культуре России.

В любой стране символизм имеет глубокие корни, уходящие в легенды бронзового и железного веков, в варварскую древность, когда строй, именуемый историками ?военной демократией?, давал возможность каждому ?бравому молодцу? выделиться в своей дружине и в своем обществе, которое имело еще несложное строение, руководилось вождем и верховным жрецом. В первом тысячелетии нашей эры христианизованные племена Европы образовали королевства и княжества, в Азии стали возникать мусульманские халифаты, буддийские раджастханы, ламаистские орды. Соединение языческих преданий, народных сказок с легендами классических религий создавало многоликое единство национального эпоса, известного на огромных территориях от английского ?Беовульфа? до калмыцкого ?Джангара?. Российское царство, образовавшееся в XV веке при Иване III, уже имело длительную традицию эпоса, возглавленную ?Словом о полку Игореве?. Эта поэма XII века переполнена символическими образами Запада и Востока, зачастую нам уже непонятными. Фольклор России, Украины, западных и южных славян доносит до нас древнейшие символы ? скифские и еще более ранние: Вий или Змей Горыныч, вещие птицы, загадочные северные племена ?гипербореи?; северные соседи славян угро-финны оставили в наследство свои легенды о девах-птицах, способных перенестись в мгновение ока в края успокоения усопших ? туонелу; не менее богатое наследие оставили южные иранские племена, и в дошедших до нас волшебных сказках угадываются персонажи древнейших мифов. Естественно, горные страны ? Кавказ, Урал, Алтай, Памир служат особенно богатым, неисчерпаемым кладезем легенд, радостных или страшных символов. На этой почве возникают образы ?Руслана и Людмилы?, ?Демона?, ?Вечеров на хуторе близ Диканьки?, картин Виктора Васнецова и Врубеля, иллюстраций Ивана Билибина и Елены Поленовой.

Но не только фольклор подталкивал русскую культуру к символическому восприятию и толкованию мира. Фольклор ? постоянная черта ?глухих? уголков ? лесных, горных, пустынных. Но склонность к мистическим тайнам, к колдовству, гаданиям вместо науки и расчета была характернейшей чертой правящих кругов России, образованной интеллигенции, аристократии. Мистические настроения в русской поэзии появились не вместе с символизмом, они унаследованы от гораздо более ранних эпох. Русская фреска и икона глубоко символичны уже в ранний, ?домонгольский? период, прежде всего здесь сказывалось влияние искусства пещерных монастырей восточных окраин Византийской империи. Иными словами, и на Востоке, и на Западе не было недостатка в источниках мистических настроений, но восточные связи ? языческие, мусульманские, христианские ? были более ранними, тогда как тайные верования и суеверия хлынули из Германии и Польши в XVII веке вместе с колдунами, знатоками тайных ?оккультных? наук, алхимии, ведовства, заклинаний нечистой силы; можно вспомнить, что один из лидеров мистической немецкой поэзии Квирин Кульман был сожжен как колдун и еретик в Москве, к тому же не при непреклонном Иване Грозном, а при Петре Великом, очень дорожившим связями с просвещенными западными народами. Распространение немецких гравюр как образцов для росписей и повествовательных, богатых подробностями икон ввело таинственные и многосмысленные легенды в росписи на стенах церквей, в обычную, ?домашнюю? икону и в простонародную картинку ? лубок.

Символизм в России имеет многовековые и даже тысячелетние корни. Можно даже сказать, что легенды и мифы, родившиеся две-три тысячи лет назад, вновь ожили с классиками русской литературы ? Пушкиным, Лермонтовым, Гоголем, составили базу и материальную основу русского романтизма, а потом и символизма.

Поэтому символизм в России вышел как бы сам собой, как подземный поток на поверхность земли, как только народная древность перестала быть признаком мужицкой необразованности и вошла в обиход русской литературы, воспитания русских детей, стала постоянным сюжетом волшебных балетов, феерий, цирковых представлений, а сказка, былина, легенда легли в основу обучения народному русскому языку наряду с пословицами и поговорками. Поэтому основой возникновения русского символизма как направления стало обращение к сокровищнице русского фольклора. При этом приходится учитывать, что русский фольклор впитал в себя наследие многообразных восточных и западных легенд. Юный Пушкин в ?Руслане и Людмиле? представил добродетельного и мудрого волшебника, способного противостоять козням злых, враждебных сил, в образе ?природного финна?, показав при этом знакомство с преданиями северных угро-финских народов. Откуда эти познания? Скорей всего от вепсов, живших неподалеку от Царского Села и продававших молоко жителям пригородов Петербурга. Гоголь уверял, что в фантастической повести ?Вий? он стремился как можно точнее пересказать слышанные им народные сказания. События и обычаи, о которых Лермонтов рассказывал в поэме ?Демон?, ? результат его долгих скитаний по горам Кавказа и пересказе местных легенд. Это побуждало внимательно изучать традиции каждого большого и малого народа. Характерно, что Лермонтов брал уроки тюркских языков (позволявших разговаривать с доброй третью народов Кавказа) у ?ученого татарина Али? ? азербайджанского поэта Мирзы Фатали Ахундова. Русское изобразительное искусство ? от Айвазовского и Карла Брюллова до Сарьяна и Павла Кузнецова, Ларионова и Гончаровой ? проникнуто воспоминаниями о восточных легендах, и все благоухание экзотических ароматов воплощено в ярких красках картин и акварелей, навеянных узорами мозаик, ковров и миниатюр.

Запад в свою очередь насытил русскую поэзию, музыку и живопись хмурыми и меланхолическими ритмами романтических баллад Гёте и Шиллера, Бюргера и Уланда, Вальтера Скотта и Саути. Все таинственные и загадочные эффекты средневековья от Ирландии до Японии создавали грандиозный театр, который только оставалось перенести на большую сцену, что и было выполнено усилиями Сергея Дягилева, Константина Фокина, Александра Бенуа, Федора Шаляпина, Анны Павловой и других гениев, ожививших символы древности и старины, дремавшие в сознании народа многие века. Но эти нарядные одежды символизма, порхающие призраки потаенных эмоций, величественные тени ушедших веков еще не составляли душу символизма, а выводили его за огнями рампы потрясать воображение ловцов неведомых сущностей.

Здесь-то и обнаружились современные внутренние процессы, имевшие иногда очень древние корни, но связанные с поворотами в социальном сознании народов с середины XIX века. Точнее сказать, эти идейные веяния проявили себя еще на рубеже XVIII и XIX веков: они-то и породили мощное романтическое движение, но тогда это было элитарное движение, некое диссидентство, демонстрировавшее свое отчуждение от рационалистически организованного (во многом по античным образцам) общества и почти математически строго построенной культуры. Вольномыслие романтиков, их эксцентрическое поведение, длинные волосы и красные жилеты, представляло множество разнородных движений в самых различных областях, которые в целом и были как романтизм, и это противостояние сочиненному по правилам и размеренному строю, опора на органически сложившиеся, идущие из древности особенности уклада и взаимоотношений, стихийный протест против всяческих норм и предписаний стали надолго знаменем молодых сил ХIX века. Как ни обогатил романтизм мировую культуру средневековыми, восточными, легендарными и фантастическими образами, он все-таки был явлением духовной культуры, сознания особой среды ? творческой и просвещенной интеллигенции.

Иначе сложилось общественное сознание с середины ХIX века. Решающую роль здесь сы-грали международные революционные события 1848?1849 годов во Франции, Австро-Венгрии, Германии, Италии. Стремление продолжить и завершить демократические преобразования, начатые Великой француз-ской революцией в конце XVIII века, весьма единодушное выступление многочисленных фракций революционеров столкнулись, однако, не только с международным союзом европейских монархов (что ожидалось и не было непреодолимым препятствием), но и с консерватизмом религиозной крестьянской массы и ?непросвещенных? народов, чужеродность которых не раз использовалась властями в политических целях: такую роль играли хорваты при подавлении революции в Венгрии, ингуши и чеченцы при охране русских поместий. Знакомство с традициями и предрассудками народных низов и ?диких? экзотических племен, с буддизмом и ламаизмом, с культурой Тропической Африки, Океании, Юго-Восточной Азии, Латинской Америки не только обогатило европейскую культуру небывалыми, причудливыми образами и обычаями, но и приобщило ее к обширному кругу таинственных и фантастических верований. В России такую роль сыграло приобщение русской культуры к фольклорным богатствам горного Кавказа, Средней Азии, Алтая, Дальнего Востока и Крайнего Севера.

В результате человечеству в середине ХIX века открылся новый огромный мир, законы которого никак не укладывались в завещанные веком Просвещения и революциями конца XVIII и первой половины ХIX века идейные и образные рамки. Вернее сказать, каждое общественное явление получало двойную оценку, виделось в двойном аспекте. Утопия получила место рядом со страхом перед будущим, наука определилась рядом с темным суеверием, предвидение спорило с предчувствием. В каждом общественном слое можно выделить двойное мышление, двойную природу пристрастий ? логический расчет и волшебные приметы. Отсюда вытекало очень раннее ощущение ?двойного бытия? (по определению Федора Ивановича Тютчева). В русском искусстве ?сердце, полное тревоги?, бьется постоянно, и это влечет художников к выражению непонятного и необъяснимого, к образу-символу, в котором можно прочесть видимое и угадать незримое.

Символы в русском искусстве появились не в XIX веке, а намного раньше. И языческие идолы были сплошь наполнены сложной символикой, и фигуры в курганных погребениях были символичны, а христианская символика, принесенная из Византии, нашла самую благодатную почву на Руси, как показывает, скажем, ?Богоматерь Великая Панагия? (известная как ?Ярославская Оранта?). Символичны и парадные портреты Петра I и Екатерины II, и многие академические полотна, а уж искусство Александра Иванова целиком базируется на культуре символических образов. Искусство передвижников представляется прозаическим и прямолинейным, оно и бывало таким, но отнюдь не всегда. Есть немалая группа передвижников, постоянно тяготеющих к символу, ? это Иван Крамской и Николай Ге, братья Васнецовы и Михаил Нестеров, а в конце ХIX века, в 1890-х годах, в русском искусстве появился ?король символа?, вознесший само искусство символического истолкования мира на небывалую высоту. Гоген, с его декоративной красотой, пряной экзотичностью, возвышенными мечтами о прекрасном мире нагих истин и безоблачного солнца, встретил своего двойника и антагониста во Врубеле, который был великим мастером видеть в простом и однозначном бесконечно сложное и бесконечно многообразное тайное содержание. Живописная манера Врубеля также позволяла усложнять формы, обогащать оттенки, окутывать фигуры и предметы волшебной дымкой, придающей каждому изображению преображающие его свойства: крестьянский парень становится греческим божеством (?Пан?), а освещенная солнцем сирень приобретает зловещую холодную сырость (?Сирень?). Но это усложнение простого образа, становящегося сложным, многозначным, таинственным, осталось особенностью гениального Врубеля. Символисты следующего поколения выработали другой метод, который можно обозначить как обобщение до символа.

Это можно видеть в творчестве мастеров первого русского объединения художников-символистов ?Голубая роза?. Правда, еще раньше была выставка ?Алая роза? в Саратове, но там лишь начали намечаться принципы русского символизма в живописи. Выставка ?Голубая роза?, организованная в 1907 году в Москве журналом ?Золотое руно?, всем своим строем отличалась от обычных выставок, представляла некий загадочный мир: ?то ли салон, то ли молельня? с притушенными огнями и полупрозрачными занавесями. Но главной неожиданностью были сами произведения ? живопись Павла Кузнецова, Мартироса Сарьяна, Николая Сапунова, скульптура Александра Матвеева, графика Николая Феофилактова. Немногие мотивы, превращенные в символы своим причудливым лаконизмом и насыщенностью окружающей цветовой и световой среды, поражали фантазию зрителей даже там, где изображались самые обычные ситуации и самые бытовые фигуры (?Спящая в кошаре? Павла Кузнецова). ?Голубая роза? дала толчок